Ситуация кажется мне безвыходной.
Просто потому, что я точно не знаю,
в чем ее суть, что в
действительности со мной
происходит. Время как будто
остановилось. Я не расту и не
старею, не заболеваю и не
выздоравливаю, не умираю и не
рождаюсь... Я осознаю себя, свое
существование. И это практически
все, что я более-менее твердо знаю.
Кое-что из прошлого я помню хорошо.
Отец — пьяный, запах водки, дерется,
бьет мать, она кричит, он тоже
кричит... Не люблю водки. Не люблю
вообще ничего спиртного. Очень не
люблю. Слишком не люблю. Не стать бы
когда-нибудь пьяницей. Говорят, это
часто бывает с детьми алкоголиков.
Сперва они зарекаются пить, глядя
на родителей, а потом вырастают — а
примеров-то других, кроме тех же
родителей, нет, и они становятся
такими же алкоголиками.
Впрочем, стану ли я хоть кем-нибудь...
Я как будто онемел, оглох и ослеп.
Что со мной... Что делать, как делать
хоть что-нибудь, если не знаешь, что
ты и где ты...
Нет сил, одно только отчаяние...
Впрочем, оно тоже кажется чем-то в
действительности отсутствующим.
Можно ли считать меня отчаявшимся,
да и отчаивался ли я когда-нибудь в
действительности... Нет, я устал
бояться отчаяния, я готов
броситься в глубочайшую пучину
самого горького отчаяния и
разочарования, утонуть в ней. Так
где же, где же оно... Не было ли все
мое отчаяние еще одной иллюзией,
самообманом...
Нет, даже сейчас, лишенный хоть
какой-то информации, я могу сделать
главное — совершить волевое
усилие. Назначить себе цель и
стремиться к ней всеми своими
силами. А там, глядишь, и сбудется,
совершится что-нибудь.
Что я хочу? Выйти из этого застоя,
вернуться в нормальный жизненный
процесс, когда один день хоть чем-то
отличается от другого. Разве это
так уж много? Хочу принять, наконец,
свою судьбу, какой бы она ни была.
Что, если я лежу на больничной
койке, не реагируя ни на что, по
виду — в глубочайшей коме. Да пусть
бы и так. Лучше знать это, чем не
знать ничего. Главное — не стоять
на месте. Пусть то, что я узнаю,
будет самым страшным — неважно.
Главное — не стоять, двигаться.
Пусть жить мне придется трудно и,
быть может, недолго — неважно.
Главное — сойти с мертвой точки.
— Не понимаю, как это могло
случиться. Хорошо, я понимаю, пока
занятий не было, музей закрыт был,
никто не заходил, не заметили.
Понимаю. Ладно... Банка лопнула,
спирт вытек, тоже понимаю. Но
смотри, где она стояла, а где он
сейчас лежит. Тут метра три,
наверное.
— Как будто полз, да... И смотри, как
быстро разложился, хоть весь
проспиртован был. Наверное,
надоело уродом в банке сидеть.
Гидроцефал гидроцефалом, а тоже
что-то соображал...
— Издеваешься... Нет, я думаю, не
залез ли, не нахулиганил кто.
Варвары, понимаешь...
— Тогда бы еще хоть какие-нибудь
следы остались. Нет, смотри, у меня
такое впечатление, что ему точно
надоело это все дело. И точно,
теперь его куда, только в землю и
годится...
— Да, такое уже не восстановишь.
Теперь только нового ждать.
— Эх ты, коллекционер. Тебе бы чудо-юдо
о трех головах принесли, ты бы его
скорее препарировать. А мне
кажется, у него раньше выражение
недовольное было, а теперь —
спокойствие полное...